Эта статья — пересказ исследования Ильи Матвеева.
В 1990-е их называли радикальными реформаторами, в 2000-е — системными либералами. То есть людьми во власти или около нее, которые придерживаются либеральных взглядов в экономике (защита прав собственности, свобода торговли и предпринимательства). Я буду называть их либеральными технократами. Они прошли сумасшедший и впечатляющий путь от первых встреч на советских базах отдыха и проектов реформ еще Советского Союза до участия в экономическом управлении милитаристским, империалистическим и фашизирующимся государством. От «чикагских мальчиков» (группа молодых экономистов, в основном выпускников Чикагского университета, проводивших экономические реформы в Чили в 1970-х годах во время диктатуры Аугусто Пиночета) до Ялмара Шахта («Важные истории» рассказывали об этом главном экономическом чиновнике нацистской Германии).
На этом пути было многое: реформаторский идеализм, разочарования и компромиссы, политическое маневрирование, электоральные проекты, экспертиза и ведущие роли в высшей школе, интриги, тюремные сроки и вынужденная эмиграция. История российской либеральной технократии полна ловушек и противоречий, которые одних ее апологетов оставили не у дел, а других сделали важным элементом режима.
Экономисты считают грамотные действия экономического блока одной из главных причин устойчивости российской экономики в условиях войны и беспрецедентных санкций. Его компетентность особенно впечатляла на фоне провала силовиков. А ведь до войны многие воспринимали Россию, наоборот, как страну с колоссальной военной мощью, но достаточно слабой экономикой.
Грамотная работа председателя Центробанка Эльвиры Набиуллиной и других чиновников предотвратила обнищание населения и снизила издержки войны для Путина. Это усугубило для них давнюю этическую и политическую дилемму, усиленную страхом репрессий в случае отказа сотрудничать с режимом: действия либеральных технократов по минимизации ущерба от безумной, по их мнению, политики властей облегчают продолжение этой политики.
Неспроста сотрудники ЦБ после начала войны заинтересовались историей Шахта. Но в отставку никто из руководителей не ушел, объясняя это тем, что тогда на их место поставят Сергея Глазьева, что обернется экономической катастрофой (Глазьев много лет призывает ЦБ снизить ставку, чтобы кредиты стали дешевле, это может ненадолго ускорить экономику, но далее приведет к скачку инфляции и падению рубля).
Из сислибов, что ушли в отставку после начала войны, можно вспомнить разве что председателя Счетной палаты Алексея Кудрина, а также Анатолия Чубайса и Аркадия Дворковича, к тому времени уже не занимавших важных постов (Чубайс, один из главных реформаторов 1990-х годов, был представителем по климату в ООН; бывший вице-премьер Дворкович возглавлял фонд «Сколково»). Остальные продолжили работу. Публично войну из них никто не обсуждал (высказался только Дворкович). Это молчание вряд ли случайно — технократы шли к нему многие годы.
Быть вне политики
Характерная черта российских либералов: они, как декабристы, страшно далеки от народа, причем дистанцируются от него сознательно. Приоритет всегда отдавался экономике, которая должна была потянуть за собой модернизацию всей страны (например, защита прав собственности требует нормальной правоохранительной и судебной системы). Кроме того, российские либералы предпочитают консультировать власть или работать в ней, но не участвовать в массовой политике или общественной жизни.
Началось все еще в советские времена. Понимая, сколь сложную задачу придется решать и какими болезненными будут реформы, либералы (тогда еще не «системные» — этот термин применим только к путинскому периоду) скептически оценивали перспективы, которые сулит им демократия. В 1990 году возглавляемая Чубайсом Ассоциация социальных и экономических наук опубликовала программную записку «Жестким курсом», которая предусматривала в ходе рыночных реформ целый ряд авторитарных мер (чрезвычайный запрет на забастовки, роспуск профсоюзов, контроль над СМИ и др.).
Авторы записки признавали «фундаментальное противоречие между целями реформ (построение демократической экономики и общества) и средствами ее осуществления», среди которых будут и «меры антидемократического характера». Далее они добавили (как оказалось, весьма прозорливо): «Это противоречие серьезно отразится на легитимности реформы, в особенности на отношениях правительства с определенными группами работников, политическими движениями и СМИ».
Либеральные экономисты, конечно, не стремились к диктатуре, хотя продолжали обсуждать это и в 1991 году, когда съездили в Чили познакомиться с опытом реформ «чикагских мальчиков» и встретились с бывшим диктатором Пиночетом. Они предпочли позицию технократов-советников и менеджеров, стремясь уклониться от политики.
Эту позицию в 1995 году обосновал в знаковой статье Алексей Улюкаев, будущий министр экономического развития. Западная либеральная традиция сосредоточена на свободе личности, в первую очередь на экономической свободе и, в частности, на свободе от «тирании большинства». Улюкаев называет либерализм «принципиально антипопулистским по содержанию и форме»; как идеология, он вступает в противоречие с демократией как практикой, а либералы «обречены на то, чтобы очень часто оказываться в меньшинстве». Их сила не в демократической популярности, а во «влиянии на умы активной части населения, делателей политики». Улюкаев, можно сказать, сформулировал манифест технократического управления: «Российский либерализм сейчас видит свою главную задачу в том, чтобы обеспечить политическую стабильность, гарантии эволюционного пути развития. Основной вопрос всякой революции — это вопрос о власти: как ее взять, отстоять, организовать и использовать для решения тех или иных задач. Основной вопрос всякой эволюции — ограничение власти: как сделать принятие решений компетентным, зависящим от знаний и опыта, а не результатов голосования, как добиться “режима нераспространения” политической сферы на иные сферы общественной жизни».
Здесь смешаны воедино революция, демократия и власть, а либерализм представлен способом избежать вопроса о владении политической властью. Роль либерализма, по Улюкаеву, сводится к распространению знаний и экспертизы, ограничивающих политическую власть (особенно в ее демократической форме), но к самой власти отношения не имеет. Это позволило Улюкаеву избежать проблемы, согласно которой либерализму нужна политическая власть для осуществления его технократических проектов и соблюдения «режима нераспространения», то есть гарантий того, что разочарованные массы не сорвут экономические реформы. Не будет большой натяжкой утверждать, что подобные убеждения разделяло большинство либеральных экономистов.
И они стали полагаться на власть президента, которая либо проявляла авторитарные тенденции (при Борисе Ельцине), либо полностью трансформировалась в диктатуру (при Владимире Путине). Лилия Шевцова, вероятный автор термина «системный либерализм», назвала это одним из факторов, блокирующих демократизацию страны, поскольку это дискредитировало идеи демократии и либерализма в российском обществе.
Быть вне политики не получается
Отказ от участия в политике дорого обошелся технократам. Им пришлось оправдать и поддержать слишком многое.
В 1990-е «системы» еще не было, и публичные либералы могли позволить себе выступать против войны в Чечне, но расстрел здания парламента осенью 1993-го («Важные истории» рассказывали о нем) они поддержали. После этого была принята новая Конституция, сильно расширившая полномочия президента, и начала формироваться авторитарная тенденция.
Опора на власть заставила технократов пойти по пути компромиссов, учитывать различные корыстные интересы. Один из них — изменение политики приватизации, которая, по сути, превратила ее в раздачу собственности «красным директорам» (так называли менеджеров советской эпохи). Первоначальный план реформаторов предусматривал продажу предприятий внешним владельцам. Некоторые называли эти компромиссы платой за возможности провести реформы, другие (как Чубайс), утверждали, что сами реформы служили политической цели сделать господство капитализма в России необратимым (а возврат к социализму — невозможным).
Этот опыт реформаторов 1990-х годов иллюстрирует двусмысленность самого понятия технократии. Технократы занимают свои посты благодаря навыкам использовать наиболее эффективные научно обоснованные методы достижения поставленных целей. Однако на высоких должностях — там, где эти цели ставятся, где вырабатывается политика, становится трудно абстрагироваться от ценностных вопросов, отделить их от «технических». Технократ участвует в постановке цели, и тут не ограничиться выбором способа, как это лучше сделать. Возможна ситуация, при которой широкая программа изменений должна быть предметом демократической дискуссии, но технократы представляют ее как лучшее и даже единственно возможное решение, которому нет альтернативы. То есть политический вопрос выдается за технический. Эту опасную подмену отчасти совершили и российские либеральные технократы.
Помощники Путина
Либералы выступили в 2000-е годы союзниками Путина со значительными ресурсами: сетью аналитических центров и образовательных учреждений и множеством постов в правительстве.
Это принесло плоды. В 2000–2002 годах прошла новая волна реформ, сравнимых по масштабам и амбициозности с реформами 1992–1993 годов. Была полностью перестроена налоговая система, в пенсионную добавлен накопительный компонент, принят Трудовой кодекс (снизил защиту работников), Земельный кодекс (создал правовую базу для частной собственности на землю). Либералы снова оказались в своей стихии.
Реформы с трудом проходили Думу, и Путин стал строить вертикаль власти. Но новым Пиночетом для либеральных реформаторов он не стал. Наоборот, экономическая политика с середины нулевых становилась все менее либеральной и все более государственнической. Тому много причин: началась идеологическая перестройка, выросли цены на нефть, и окружение Путина начало погоню за рентой, а запрос на реформы, которые порой были болезненны и приводили к протестам (как монетизация льгот в 2005 году), снизился — денег хватало. Либеральные эксперты потеряли контроль, каким бы слабым он ни был, над экономической стратегией, поскольку сама стратегия распалась на множество отдельных проектов.
Экспертные группы продолжали писать стратегические документы, но они постепенно теряли смысл и статус. «Стратегия-2020», разработанная взамен «Стратегии-2010», в отличие от нее никогда не имела официального статуса. Процесс сводился к длительным консультациям, в которых сам процесс важнее результата, пишет Марина Хмельницкая: «Участие различных групп, включая выдающихся экспертов, в разработке политики помогает привязать эти сообщества к политической системе».
«Системные либералы», как их все чаще называли, заняли нишу макроэкономической политики. Их сосуществование с требовавшими бюджетных денег менеджерами госкорпораций внезапно оказалось оптимальным для выживания режима. Консервативная финансовая политика обеспечивает низкий госдолг и стабильность цен, до определенной степени ограничивая аппетиты государственников и защищая политическую основу режима, перераспределяя ренту. Такая экономика растет медленно и не может обеспечить заметный рост уровня жизни, зато позволяет избегать кризисов.
Еще одна сфера деятельности либералов — руководство отдельными важными проектами: Герман Греф в Сбербанке, Чубайс в «Роснано». Ничего либерального — чисто технократические начинания, требующие менеджерских навыков.
Вырваться за флажки
Некоторые пытались выбраться из колеи и разработать собственные политические стратегии. Два самых ярких примера — Алексей Кудрин и Сергей Гуриев.
Кудрин — пока единственный «системный либерал», добровольно ушедший с высокого правительственного поста и перешедший в третий сектор. В 2011 году он ушел в отставку с поста министра финансов, не согласившись с 20-триллионной программой перевооружения армии. В декабре 2011 года он выступил на митинге во время самых масштабных за время правления Путина политических протестов. Он также опубликовал статью, в которой поддержал движение за честные выборы и предложил помощь в организации «предметного диалога между обществом и властью». Несколько дней спустя Кудрин сообщил, что встречался с президентом и «проинформировал его о вопросах, поставленных участниками митингов на Болотной и Сахарова». В апреле 2012 года Кудрин создал Комитет гражданских инициатив, экспертную платформу гражданского общества.
Эта запоздалая попытка изменить технократический, антипопулистский менталитет либеральных экономических экспертов ни к чему не привела, а стратегия Кудрина быстро провалилась. После возвращения Путина на пост президента, режим ответил на протесты — с «Болотного дела» началась волна репрессий. Кудрин быстро порвал с протестным движением. Потом он возглавлял Центр стратегических исследований (ЦСР), но написанная Кудриным стратегия даже не была принята. Во главе Счетной палаты (2018–2022 годы) Кудрин пытался превратить ее в площадку для подготовки реформ, но безуспешно. По сути, он был маргинализирован в российской политической системе, хотя долгая дружба с Путиным вроде бы позволяет ему и сейчас сохранять толику влияния.
Стратегия Гуриева изначально была более демократически ориентированной. Он стремился к роли как эксперта-технократа (он был ректором Российской экономической школы, входил в советы директоров госкомпаний), так и публичного интеллектуала (вел программу на «Эхо Москвы»). Когда президентом был Дмитрий Медведев, Гуриев одновременно консультировал его команду и установил связи с Алексеем Навальным. В 2013 году после начала «дела экспертов» Гуриев уехал из России.
Он пересмотрел технократический подход первого поколения либеральных экспертов. Он даже пытался реабилитировать ненавистный либералам популизм: «Раньше он относился к левым латиноамериканским политикам и трактовался как программа, основанная на популярных, но невыполнимых обещаниях — тех, на которые нет денег. Сейчас популизм определяется по-новому. Популисты — люди, которые пытаются противопоставить народ коррумпированной элите. Которые говорят: “Я ставлю во главу угла народ, а элита коррумпирована и неподотчетна”».
Усилия Кудрина и Гуриева по переосмыслению либерального экономического опыта в России не изменили либеральный блок. Большинство его членов приняли ту нишу, куда их загнал режим. В 2010-е, особенно после 2014 года, они сдавали позиции, а Улюкаева даже посадили. Из знаковых событий можно отметить увольнение ведущих консультантов властей: ректора Высшей школы экономики Ярослава Кузьминова в 2021 году и ректора РАНХиГС Владимира Мау (после уголовного дела) в 2022 году. Меняющийся политический и идеологический климат делал позицию либералов все более уязвимой. Тем не менее многие из них сохранили свои рабочие места до и после 24 февраля 2022 года.
Институт оправдания
«Системные либералы» редко отвечают на критику — они, как мы помним, вообще предпочитают отмалчиваться. И все же они нашли объяснения и оправдания своей роли.
Они основаны на долгосрочном, институциональном подходе. Новые институты пока не укоренились в России, но постепенно меняют нашу жизнь — просто это требует времени. Этот довод часто использует декан экономического факультета МГУ Александр Аузан: со временем элиты осознают, что более справедливые и гибкие институты отвечают и их интересам, и тогда прогресс ускорится (роль Аузана, видимо, заключается в прояснении этих интересов, что делает возможным долгосрочный институциональный прогресс даже при авторитаризме). Этим можно обосновать и переход от «стратегических» преобразований к «проектам», которыми теперь заняты либералы. Заимствовать институты не получилось — значит, их нужно «выращивать», писали еще в 2005 году Кузьминов, Ясин и другие выдающиеся экономисты: «Реформаторы должны быть не инженерами или импортерами, отыскивающими лучшие мировые практики, но садовниками». Вот они и ухаживают каждый за своей грядкой.
Вторжение в Украину, вероятно, положило конец истории либеральной технократии в России. Люди, создававшие открытую экономику, встроенную в мировую, попали на экономическую войну с Западом и занимаются импортозамещением, развитием ВПК и др. Многие и в этом проявляют себя умелыми менеджерами, но при этом они уничтожают собственное институциональное наследие. Либеральные технократы стали просто технократами: ничего «либерального», как бы широко ни понималось это слово, в их деятельности не осталось.
Крах путинского режима станет и концом либеральной технократии: и она сама, и конкретные люди, вероятно, будут полностью дискредитированы. Вряд ли идея «режима нераспространения» между политикой и экономикой снова будет популярной у экономистов — и в России, и в мире.